Ярик всматривается в промозглую серость, провожая взглядом отца. Тот спешит на завод, в ночную, высоко подняв плечи и кутаясь в старый шерстяной, местами поеденный молью, шарф. Пытается спрятать уши от противного ветра, так и норовящего пальцами липкими забраться под воротник. Сотрясается от кашля периодически, Ярику отсюда уже не слышно, но он знает. Когда мужчина скрывается за углом соседней пятиэтажки, парень считает про себя до десяти и открывает форточку. Рассохшееся от старости дерево мерзко и протяжно скрипит, грозя развалиться прямо в руках, но никогда не разваливается. В кухню врывается холод, от которого в носу свербит сразу. Ярик снимает решетку вентиляции и достает из ниши помятую пачку сигарет. Его давний тайник, которым он так гордится.

Едкий дым дерет горло с первой затяжки, выдыхая, парень наблюдает, как сизые клубы растворяются в воздухе, не успев соединиться с густо-молочным туманом, уже начавшим медленно стекаться на улицы от стен домов, зияющих темными дырами оконных проемов. Некоторые квартиры давно лишились своих обитателей, и свет там больше не загорится. Это вам не столица, блядь, где на каждый квадратный метр найдется с пяток наследников, как только законный хозяин приказал долго жить. Голубев не знает наверняка, он там никогда не был, но из обрывков телепередач, что на фоне шелестят с экрана с помехами, сделал однажды именно такие выводы. Их город никому не нужен.

Сигаретная бумага треском отзывается на очередную затяжку. Если отец работает, значит, Ярик дома один, скрываться ему не от кого. Иначе получил бы уже ремня, несмотря на возраст, в их семье с этим строго. Отец не приемлет курение с тех самых пор, как матушка отошла в мир иной. Рак легких, сказал дядя Серега, местный фельдшер. Все, что ему оставалось – это беспомощно развести руками. В больнице не оказалось нужных лекарств и специалистов, в центр не повезли – мать не хотела, так и осталась до последнего вздоха на стареньком диване в гостиной, измученная болезнью, совершенно истощенная. Не хотела. Шестилетний Ярик, наматывая на кулак злые сопли, тогда никак не мог взять в толк, почему родители не борются, не делают то, что нужно, лишь бы мама поправилась. Теперь понимает, объяснение оказывается до чертиков простым. Отсюда не уезжают, а если и уезжают, то назад уже не возвращаются. У здешних жителей подсознательный блок: выедешь – можно не успеть обратно, а задерживаться никак нельзя, ни на одну сраную минуту – это известно каждому детсадовцу. Туман не выпустит тебя, не впустит обратно, сожрет. Риск этот никому не сдался, Ярик и сам уже давно не думает об отъезде, словно кто-то ластиком стер все подобные мысли, иногда только случается – накатывает на пару минут, и так же быстро забывается. Незачем оно все. 

Бабушку с дедом Голубев и вовсе не застал. Оба еще во времена Союза на заводе пахали в две смены. План выполняли, развивали промышленность. А как померли – так и не вспомнил никто ни их вклад, ни их самих. В этом городе в принципе долго жить не принято. Так и остались Ярик с отцом вдвоем, суровой своей мужской компанией.

Парень кидает взгляд на настенные часы. Восемнадцать сорок пять. Через пятнадцать минут густая пелена застелет все вокруг так, что до подоконников первых этажей не разобрать ничего, и улицы накроются мертвой тишиной. Даже уличные шавки, которых осталось не так много, только самые стойкие, трусцой разбредаются по подъездам и подвалам. Жалеют их, впускают. Никому не хочется утром ненароком наступить на голый вытянутый череп. И такое бывало, но чаще – ничего. Ничего не остается. Как не осталось от Димона, с которым Ярик еще в раннем детстве сидел на соседних горшках.

Он еще пару минут наблюдает за редкими торопливыми прохожими с высоты своего пятого этажа. Задержались где-то, видимо, спешат теперь. Но даже на их фоне внимание привлекает самая быстрая маленькая фигурка. Девчонка бежит так, словно за ней гонятся, спотыкается разок, едва не угодив коленками в лужу, вскакивает и снова бежит. Ярик следит за ней равнодушно, выбрасывает окурок и захлопывает форточку, красно-белые занавески отрезают его от внешнего мира. Малолетки вот так иногда засиживаются у подружек, а потом возле администрации появляются новые объявления с фотографиями. Пропал, мол, одет был в то-то, возраста такого-то, звонить вот по этому номеру, если есть информация. И родители рядом стоят с опухшими заплаканными рожами, каждый раз как будто надеются и впрямь найти, да только на самом деле всем ясно – домой их отпрыск уже никогда не придет.

Голубев и сам не так давно еще пренебрежительно кривился, когда слышал про комендантский час. Они в этом возрасте бессмертные все, их-то никогда не коснется. Ну и что, что рядом пачками пропадают. Не кривится больше после того, как год назад мусора с раннего утра в дверь постучались. Спрашивали, когда и где он видел в последний раз Дмитрия Славина. То был действительно последний.

Голубев тянется к старой плите, чтобы поставить чайник, когда из раздумий его в унисон мыслям вырывает стук в дверь. Ярик хмурится, он никого не ждет. Да и кого вообще можно ждать в такое время, когда все давно по домам сидят, но по ту сторону никак не унимаются. Он, сам не зная, зачем, одергивает свободную футболку на пару размеров больше на худых плечах и приоткрывает дверь, не снимая цепочки. Из открывшейся щели на него смотрят полубезумные огромные глаза.

- Ты совсем дура, что ли? Время видела? Или жить надоело? – вместо приветствия выдает Ярик, и складка между густых бровей становится еще глубже. Перед ним Анька, младшая сестра Димона. И судя по куртке, именно она несколько минут назад неслась напролом по улице. Так вот, выходит, куда спешила. – Чего тебе?

Они никогда особенно не общались. Так, виделись, конечно, когда Ярик приходил в гости к Славиным. Или она прибегала к брату на школьной перемене, чтобы на кого-то пожаловаться или что-нибудь рассказать. Когда друга не стало, Ярик уже учился в колледже, и все точки пересечения с Аней стерлись. Последний раз на похоронах ее видел, где чувствовал себя максимально неловко. Переминался с ноги на ногу, от слез чужих тошнило, а свои показать не мог – стыдно. Потом, конечно, пересекались еще, в их городе не пересекаться с кем-нибудь – невозможно, но только головой кивал и дальше спешил по своим делам. Как будто стремно было за то, что он вот, живой ходит, а ее брат – нет. И вот теперь Славина-младшая стоит на его пороге, запыхавшаяся, молчит.

Он открывает рот, чтобы повторить свой вопрос, но голос тонет в оглушительном вое сирены. Все, девятнадцать ноль ноль. Голубев только тяжело вздыхает, снимает цепочку и наконец открывает дверь полностью.

- Заходи давай, – бурчит и отходит на пару шагов, пропуская. Выгонять уже поздно, за чем бы она ни свалилась на его голову.

[indent] Основательная подготовка к Кали-пуджа предполагала огромных ресурсов и трат жизненной энергии, с каждым днем все больше истощавшей молодой, едва привыкший к суматошному образу жизни, организм. В течении дня действующий жрец Калигхата объезжал местные храмы, проверяя обстановку и надлежащий порядок, коим должен был преобладать каждый дюйм обители Темной Матери в противовес ее неистовой вспыльчивости, где стелилась опаленная ветвь раздора; вел вынужденные переговоры с высшими по статусу положением семьями, и в свою очередь с представителями Калигхора, передавая на исполнение разного рода вспомогательные задачи от отца, поскольку тот равнозначно погряз в еще более усердных и тяжких обязанностях, чем Дубей-младший, физически не поспевая уделить всем персонам должного внимания. Глава семейства был особенно требователен, постоянно упоминал о масштабе последствий допущенной ошибки, попутно корпел над лунным календарем, вычисляя примерную дату фестиваля, дабы минимизировать всевозможные риски, которые в этот раз, по его же мнению, не избежать.

[indent] В отличие от Девдаса, Амрит даже не рассматривал вариант неудачи, абсолютно уверенный, что отец — мастер своего дела, кто застал и приложил руку к организации ни одной пуджи, прошедших без каких-либо прецедентов. Порой его резкий тон в сторону верной жены, стыдливо вниз глаза опущенной, не умалял своих заслуг, и юноша тотчас ловил себя на мысли, что становится все более похожим на него, лишь отчасти желая ровняться, потому не упасть в грязь лицом было важным аспектом, где ученик превосходит своего учителя. Он голову к прочному стеклу автомобиля приложил, лихо маневрирующего пестрые улицы Калькутты на пути в резиденцию, наблюдая за пешими мимо местными жителями и окружающей местностью. Город словно приобрел новые очертания: красные шелка сливаются с золотым закатом, постепенно спадающим за края горизонта; рыночные прилавки разбавленны ассортиментом специй, цветов (в частности гибискуса, что считались особо любимы для Богини, также украшали шеи ее статуй в виде живых, замысловато сплетенных бус), натуральных масел и иных подношений к алтарю, завышая обычную цену, зная, что никто не поскупится в обмен на милость свыше; преисполненная радость отражалась на ликах людей, нутром чувствуя изменения и приближение долгожданного события, оставаясь в неведении, ограждены от заветной тайны, чего стоят Амриту их спокойствие и звонкий смех — истоптанная тропа из костей тех, кого он даже не знал.

[indent] Отпустив Шехара издали приглядывать за особой группой расследования из Англии, дабы те не натворили куда лютых бед и не совали носы в дела их не касавшиеся (Амала вряд ли простит ему еще одно бесследное исчезновение в виде Гранта, прибывшего на замену Эммету Роузу — оба мужчины не отличались тактичностью и раздражали изрядной любознательностью, и если бы не чувства к девушке, новый руководитель пополнил ряды заблудших душ в Тамас-Витале), Амрит по прибытию в особняк направился к кабинету отца, с особой долей уверенности предполагая, что он именно там, как его окликнул один из охранников, нервно объясняя о молодом госте, что хочет его видеть. Дубей губы искривил неодобрительно, гневно пробирая взглядом прислугу, бесцеремонно преграждающая ему путь и не обращавшаяся к нему должным образом. «Новенький? Непутевый болван! С тобой позже разберусь, я тебя запомнил.» Лениво махнув ему в ответ рукой, чтобы тот скрылся из его поля зрения и не юлил рядом, слушая приватный разговор, юноша вернулся в холл, лишь на мгновение замер в изумлении, не ожидая никак увидеть незваного племянника. В глаза бросился яркий кафтан, почти походивший на тот, что носил изредка сам, отмечая как Кирану идет национальный костюм их культуры, и неважно, кто этому поспособствовал, он сам, проникаясь таинственной атмосферой, или же сестра заставила, которая меняет дорогие сари чаще, чем Амрит проводит ритуалы.

[indent] — Чего тебе? — натужно, слегка грубо произнес он, не спешив приглашать мальчонку в просторный зал, где можно было удобно расположиться на мягких диванах. Он только руки за спину завел, позволяя себе усмехнуться: Киран Басу последний человек, который он ожидал увидеть в своем доме, при чем без сопровождения, а значит, вероятнее всего цель визита — его невеста. «В какую на этот раз передрягу она угодила? И почему я ничего об этом не знаю? Боги, дайте мне сил, выдержать эту строптивую.» — Твоей сестры здесь нет, если ты ее разыскиваешь. Но врать не буду, не отказался бы, чтобы она уделила мне хоть немного своего времени, если понимаешь, о чем я.

[indent] Племянник глупым не был, все понимал и быстро схватывал, даже в силу своего малого возраста преподносил уместные, с долей разумности, изречения еще при первой их встрече — совершенный оплот смешения двух самых могущественных семей во всей Бенгалии, включая особую привлекательность, благодаря которой наверняка нет отбоя ото всех. Сейчас Киран особенно напоминал ему Амалу — смотрел абсолютно таким же на него взглядом, слегка надменным, будто он что-то ему должен, и одновременно просившим, казалось, помощи или совета, как никогда раньше нуждаясь в этом. Амрит улыбаться перестал, до скрипа челюсть плотно придавил, изо всех сил стараясь контролировать ситуацию, держать в руках себя и не делать поспешных выводов, основываясь на гамме эмоций Кхан, явно противоречащих друг с другом. Дубей прекрасно понимает, что он вынужден быть здесь, пришел против воли, потому что больше не к кому обратиться, не потому что никто не поможет, а потому что больше никто не поймет.

[indent] — Почему ты один, Киран? Где твоя сестра? — едва заметно ком сглатывает, слова застряли непрошеными вопросами о ее состоянии, местонахождении, о том жива ли она вообще. Амрит к связи с ней воззвать пытается, кулаки за спиной до хруста сжимая, терпя досадную неудачу — не чувствал энергию нареченной, не отзывается на его призыв, мысли тянуться в одну сторону и словно бьются о стену, возвращаясь к их владельцу. Кхан не выглядит потерянным, вот-вот лишившись той, кто заменила ему родную мать, сама воспитала и вырастила, он расстроен, вероятнее, по иной причине. «Интересно! Прогнать будет неверным решением, вдруг можно узнать полезную информацию, которая в будущем пригодится?» — Почему ты вообще здесь? Расскажи мне все.

под читателем будет видно

Анекдот про Бога и корабль.

Лежат Грелль с любовником в постели, внезапно возвращается Уилл.
Грелль кричит:
- Боже, если ты существуешь, сделай так, чтобы он нас не застукал!
Появляется Гробовщик и говорит:
- Хорошо, но ты умрешь от воды.
Ти Спирс уходит в последний момент. Грелль годами избегает водоемов, но внезапно наметилась срочная командировка на лайнер «Кампания».
Тот врезается в айсберг и начинает тонуть.
Грелль:
- Боже, ты же не станешь топить весь корабль из-за меня одного!
Гробовщик, разрезая лайнер косой смерти:
- Я вас, бля*ей, два года на одном корабле собирал.

Тысячи лет назад он усвоил первое правило мира людей: слова - пусты и ничего не значат, однако одна-единственная фраза в нужный момент способна возыметь особое значение. Правило второе: в человеческом мире больше доверяют мужчинам - горькая поэзия каждого века, и в ближайшее тысячелетие это едва ли изменится. И третье: традиции важнее всего. Особенно здесь, в четырнадцатом, кажется, веке, в истерзанном третьесортном государстве, что до сих пор не в состоянии себя защитить. Эти правила - глупые правила - демон соблюдал неукоснительно, находя что-то волнительное в ощущении причастности к этим слабым существам. Когда он говорил "слабые", то подразумевал вовсе не физическую оболочку. За редким исключением. Последний хозяин того столетия приказал ему провалиться сквозь землю, что демон и сделал, с особенным удовольствием утащив контрактера вслед за собой, однако после - не тронув и пальцем. Первое правило всегда отыгрывалось забавнее прочих.

Души, заключившие контракт и боявшиеся мук ада в качестве расплаты за сделку, не знали один важный нюанс: душа отправится в Преисподнюю лишь в том случае, если темный слуга откажется от ужина. Если повезет - эту душу поглотит кто-то другой, но увы голодным представителям вида - демон всегда избавлялся от тела, столь необходимого для нового контракта. В этот безумный полувек он нашел особое удовольствие в воздержании.
А потом - потом демон стряхнул с пальцев остатки черной смерти. Ухватился за очередную протянутую ладонь.
Вздохнул - и прошли почти два столетия.

Времена менялись. Люди становились сдержаннее, осторожнее и, как следствие, изворотливее: они умудрялись запачкаться в крови по локоть, не покидая собственного дома, уничтожать десятки, не прячась за ножом и порабощать, не объявляя войн. Они научились убивать неродившихся младенцев, практически не вредя его временному пристанищу. Иногда это делали даже матери. Его сородичи могли пировать, успевай несчастные издать первый крик или хотя бы обрести душу - но не успевали. Именно тогда демон понял, насколько притязательны его вкусы. Талант и жажда крови не значили ничего - он и сам был одарен и кровожаден. И брезглив. До невероятия брезглив.

Душ, что он жаждал, желали не все демоны, ввиду своей ограниченности и зацикленности на пропитании. Иными словами, не осознавающие истинной ценности упомянутых душ: громких, отчанных и отчаявшихся. Ярких, бурных, словно течение беспокойной реки. Запертых в своей оболочке, совершенно не подходящей сути.
Что скрывать: сам демон, приглядывающийся к каждой, еще не до конца осознал ценность этой. Но наблюдал - и наблюдал пристально.

Манеру людей трогать все, что им хоть немного нравится, он так и не смог понять до конца. Можно подхватить падающую леди или остановить летящее холодное оружие, что так и норовило доставить этому телу временные неудобства, но касаться обычных вещей так, словно от них зависит жизнь, и без того короткая и неполноценная? Большее недоумение вызывало разве что такое явление как деньги. Продолжительные (для земного времени) наблюдения позволили понять, чем они ценны для этих хрупких и несовершенных существ: церемониал, правила приличия, позволяющие не перерезать друг друга, едва возникнет желание заполучить нечто, что им не принадлежит.
А ведь когда-то это было в порядке вещей. Тогда причаститься к несложной, но хаотичной человеческой природе было куда проще.

- Осторожнее, сэр, - он, высокий темноволосый мужчина, поймал ленту в паре дюймов от земли, и выпрямился. Улыбнулся одними губами; глаза не улыбаются, лишь маскировка - легкий прищур. - Если вам придется платить за испорченную вещь, которой вы не сможете воспользоваться, это будет куда несправедливее.
Пальцы скользнули по чужой шее, тотчас оборачивая ее в кружевную ленту, а ленту - в изящный бант.
- Вы же этого не хотите?

Демон поймал чужой взгляд и снова улыбнулся - теперь открыто, активно включая в процесс и темные провалы собственного непроницаемого взгляда. Кажется, хозяин лавки что-то сказал, но демон это проигнорировал. Он живет слишком долго, а Грелль Сатклифф хочет слишком многого. Гораздо больше, нежели многие на его месте имели бы смелость пожелать.

Весь мир может катиться в Бездну (или хуже - из неё), этот же самый мир может требовать какого угодно участия и окунать в какое угодно дерьмо. В любое время и по любому поводу, днём и ночью, людьми, нежитью и чем-то между - вообще без разницы. Оно в любом случае будет происходить, невзирая на желание или отсутствие такового вынужденных участников. Потому, в общем-то, да: весь мир может катиться в Бездну (или хуже - из неё), а место для передышки, вернее сказать, спиртосодержащих продуктов, в ней найдётся всегда. По крайней мере, Кайя Альберих способен буден выудить его даже во время пожара, потопа, ну и вообще куда спешить, если тебе уже крышка? Собственно, чем очевиднее подобное становилось и чем гуще становились краски, тем проще удавалось ему находить время и возможность выпить. Напиваться становилось труднее, потому что в этом всём вылазил да менялся и сам "Альберих", но то лишь неприятные условности, с которыми приходилось считаться. Разнообразия мира алкоголя это не отменяло, очень даже мотивируя взаимодействовать активнее и с большей сердобольностью. Необходимость собирать информацию, быть в курсе дел, поддерживать появившиеся связи и заводить новые - это всё также оставалось на столе; Орден, Дайнслейф, приветы из "Скептического" прошлого - всего на него одного слишком много, но неизменно недостаточно, чтобы отрезать от мира. И тем более - от бутылки.

Здесь бывало много незнакомых лиц: каждое из поселений Сумеру в той части, что покрыта зеленью, достаточно многолюдно. Это не маленький недо-населённый даже в столице Мондштадт, где все друг друга знали. И уж тем более не то место, где Кайя успел со всеми познакомиться, занимая третье - за отсутствием Варки, второе - официальное место в столице-стране. Нет, тут и людей больше, и странников, и группировок. Меньше разве что винограда и по-настоящему "тонких" напитков для ценителя, но заместо них имелась как привезённая и бывшая популярной продукция из породнившихся земель, так и местные специфические вещи. К счастью Кайи - немало среди этого исходило к любимым грибами Альбериха. К удивительному - многое из этого ещё недавно бегало, охотилось и кашляло отравой. Ну, справедливый цикл, понятный. Как и понятно то, что к разговорам в тавернах Кайя прислушивался, за людьми - профессионально, это давно стало частью его - следил-поглядывал, а там и вылавливал, кто ему или по нужде интересен, или просто субъективно симпатичен. Голова была слишком тяжелой и переполненной мрачными мыслями, тревогами и угнетавшими ощущениями, чтобы ограничивать себя ещё и в приятной - хотя бы глазу - компании. Ещё только это у Альбериха отнять и оставалось.

Сегодня тут достаточно многолюдно, одни человеки то и дело сменялись другими человеками, лишь несколько компаний засели тут надолго, заняв столы, издавая шум, гам и, в каком-то смысле, наполняя место жизнью и задавая атмосферу. О, это что в Мондщтадте, что здесь - неизменно. Смени декорации, подправь напитки, и едва ли между людьми найдётся сильная разница; не в подобных местах, куда ради чего бы не приходили - расслабления, побега, работы- всегда заканчивали одним и тем же. И Кайя гордо не являлся исключением.

В нём уже несколько бутылок местного лёгкого вина. Вечер ещё ранний, времени впереди - куча. Разве что местечко-то начало набиваться постепенно, коли дело шло к ночи. Вскоре свободных столов не осталось совсем, а помещение начало заполняться не только запахами людей и алкоголя, но ещё и кальянами разного сорта. Это всё слилось в нечто единое, потому каждый, кто попадал вовнутрь, сразу же оказывался в "другом мире", отрезанный от внешнего. Тут своя атмосфера, и, пожалуй, оно от Монштадта немного отличалось. Больше походило на затхлую галлюцинацию, но Альберих не против вовсе: у него все последние месяцы, особенно недели, походили на нескончаемый поток невесёлых и временами слишком психоделичных галлюцинаций, чтобы теперь возмущаться.

Чужие голоса заполняли пространство и создавали фон. Прежде, когда только пришёл, Кайя разговорился с несколькими людьми, но сейчас, увы, вошёл в свою частую стадию уединения среди круговорота жизни. Другие сидели компаниями или знакомились, подсаживались друг к другу и всё такое прочее, в то время как Кайя, во многом естественным образом похожий на какого-то артистичного сумерийца, чьи предки пришли откуда из Пустыни, так и не нашёл в себе мотивации к кому бы то ни было подсаживаться. Ни музыканты, ни девушки, ни базарные пьяницы, ни торговцы, с которыми полезно водиться - это всё уступало компании самого себя и бутылке; третьей. Слишком оно всё как-то оторвано, а Кайя ощущал себя парадоксально противоречиво: от приятного комфорта до почти физического отторжения своего тут нахождения. Блядство, тьфу.

Потому, приложившись к бутылке, он постарался игнорировать внутренний диалог, что здесь, в Сумеру, был навязчивее и громче, особенно после всей найденной информации, и формально направил внимание на наблюдение за одной из компаний, активно шумевших и говоривших ни о чём. Счастливчики, что сказать. Место продолжало не пустовать, в отличии от скамеек-подушек рядом и напротив Альбериха. Он также заказал кальян на корице, специях и чём-то ещё, чтобы отдаться медитативному процессу, если ни на что больше внутреннего ресурса неожиданно - ой ли, ага, конечно - не нашлось.

Впрочем, в какой-то момент появившаяся в помещении фигура отвлекла внимание от компании. Фигура одинокая и чем-то выбивавшаяся; обилием скоординированных цветов, что ли, или той внутренней сдавленностью, что (контрастом яркости)  появилась в этом задымлённом месте пьяниц вместе с ним? Без понятия. Тот пришёл один. Может, к кому-то на встречу. Может, как и Альберих, нет. В таком случай, опций у него не очень много: выберет, к кому подсесть, и если Кайя окажется наиболее подошедшей для того персоной, то выступать против не будет. У него третья бутылка наполовину пуста, у него кальян в руке, а мир кругом двигался к своей черте, но по-прежнему не закончился. Неплохой повод, чтобы отпраздновать. В том числе немой тишиной, лишь бы наливали. На последнее - "наливали" - у Кайи сегодня грандиозные планы, ибо чтобы перепить его думы и стресс - надо постараться. Сильно.

как вариант тут

Можжевеловая ветка сильно кололась. Гермиона аккуратно сдирала с неё плотные маленькие листья и складывала их в деревянную чашу с потрескавшимся краем и металлическими ручками по бокам. Вытащив очередную "иголку" из своего указательного пальца, волшебница тихонько прикусила место укола и обернулась на вошедшую слизеринку. Она не слышала шагов, но почувствовала знакомый вкусный винный аромат духов, который пробирался даже через запах жженных еловых веток. Вечерний визит оказался внезапным и заметно удивил гриффиндорку. Обычно в такое время её могли искать только Гарри и Рон. С другой стороны, с чего она взяла, что Пэнси её искала? Действительно.
— Я думала, что ты сегодня, как и все, пораньше ляжешь спать, чтобы завтра с утра отправиться в Хогсмид. — Пропущенное "привет" превращало их общение в более легкое, дружеское – то, чего сейчас ей так хотелось. Её пушистые волосы были убраны наверх в небрежный, хлипко державшийся на карандаше пучок, а рукава школьной рубашки были спешно закатаны до самых локтей. Бордовый галстук висел поверх сложенной на стуле мантии. Гермиона медленно опустила плечи и тихо вздохнула, лаконично завершая образ уставшей отличницы. В лабораторном классе по зельеваренью никого кроме них не было. Грейнджер как всегда училась до последнего допустимого часа, чтобы успеть под всем предметам и обязательно получить высокие баллы на экзаменах. Вот и сегодня она старалась сладить с довольно-таки непростым зельем, которое по инструкции варилось в определенные дни и лунные фазы. И если до пятого курса проблем с подобными задачами у неё особо не возникало, то во второй половине шестого года, кажется, её кто-то проклял или рецепты различных снадобий стали гораздо сложнее и более вымученные. Правда, сегодня с утра, когда её очередной шедевр чуть не взорвался прямо на занятии и профессор Снейп ядовито пошутил на счет её возможной близкой связи с Симусом Финниганом, который славился неприлично высоким умением взрывать всё вокруг, она решила, что необходимо усерднее вкладываться в эту темную, но определенно важную науку. Хотя, наверное, Гермиона просто устала, но признаться себе в этом казалось ей чем-то вроде постыдного проигрыша. Ведь Грейнджер не могла не справиться – это выходило за рамки её маленькой, местами крайне претенциозной в учебном плане Вселенной.
Проследив за взглядом Пэнси на свою разбитую правую коленку – да, на пути в аудиторию Гермиона успела споткнуться и театрально проехаться по каменной лестнице вниз – гриффиндорка покачала головой. – Знаю, ты, наверное, спросишь, почему у меня течет кровь и я ничего с эти не делаю, – снова посмотрев вниз, она усмехнулась, – а нет, уже не течет. Запеклась. – Где-то здесь промелькнула улыбка. – Просто я решила, что оно само пройдет и, видишь, прошло. – В маггловском мире раны не затягивались по мановению волшебной палочки или после использования каких-то магических мазей. Там, откуда она была родом, чаще всего раны и шрамы оставались с их обладателями на долгое время, а иногда навсегда. И вот так, глядя на порез или заживающий синяк, можно было какое-то время не забывать о том, что, к примеру, стоит иногда смотреть под ноги и не спешить, чтобы не свернуть себе шею или не угодить под проходящий мимо поезд. В общем, Гермиона вознамерилась себя проучить, но озвучивать спорный довод как-то не осмелилась. К тому же, ей пока не удалось научиться правильно распозновать взгляд Пэнси. Вообще, все эти дни, что прошли с тех пор, как кровавая лужа собралась и вернулась в тело Паркинсон, Грейнджер ловила себя на мысли, что что-то шло не так. В мире, между ними, между ними в мире. Она настолько уже привыкла опасаться змеиного факультета, что легкие беседы с Пэнс и заинтересованные взгляды от Тео немного пугали её. Конечно, вероятность того, что теперь её лояльность к Слизерину изменится, не обсуждалась – всё-таки, вряд ли они когда-то станут любить её лучшего друга и смогут принять её саму, а она в ответ простит им все их жуткие выпады и сквернословия. Но здесь появлялся иной вопрос: а нужна ли была ей любовь змей? Наверное, сейчас об этом не стоило задумываться. Поэтому Грейнджер весь этот месяц более-менее спокойно ходила в больничное крыло к сокурснице, не разделяя их на касты и факультеты (ведь искренне хотелось помочь). Приносила ей кислые и сладкие конфеты, тыквенный сок и даже пару раз объясняла домашнее задание, когда, к её удивлению, Пэнси задавала вопросы по учебе, а не колола её тонкими замечаниями по поводу Тео или непослушных кудрявых волос. Последнее особенно оказалось неприятным, потому что волосы почти не поддавались простым преображающим заклинаниям, а пользоваться чем-то более сложным не хотелось – она боялась переборщить в лоске и привлечь к себе тонну ненужного внимания.
— Кстати, у меня в сумке – для тебя вишневые леденцы. — В уставших ореховых глазах что-то промелькнуло. Кажется, это был интерес. — Ношу их уже который день, чтобы тебе отдать, но после твоего выздоровления мы как-то.. — Потерялись. Перестали видеться. Толком не разговаривали. Редко сталкивались в коридорах. Забыли дорогу друг к другу. Не совсем, правда, правда. Грейнджер сама сворачивала не в ту сторону, чтобы лишний раз не пересекаться со Слизерином, потому что ей оказалось страшновато вступать с ними в любые неучебные отношения. Да и учебные, честно говоря, давались ей с трудом, потому что каждый змей старался либо воспользоваться случаем и ничего не делать, либо всячески кусал её. Она, конечно, никогда не славилась тонкой душевной организацией, но эти паразиты так профессионально высасывали кровь, что работа с ними выматывала как нескончаемая экзаменационная неделя. Взять хотя бы Эдриана Пьюси – если ещё раз кто-нибудь из преподавателей поставит их в рабочую пару с длительностью в месяц, то Гермиона, скорее всего, впервые воспользуется запретным заклинанием и кого-нибудь убьёт (кого-нибудь с зеленым галстуком).
Грейнджер собиралась сказать что-то ещё, чтобы как-то разбавить повисшую паузу, но гора можжевеловых иголок внезапно воспламенилась, оставив после себя лишь едва заметный пепел. И мысли о паузе, неуместности её замечаний и прочим сгорели вместе с возможностью доделать зелье этим вечером. А, значит, опять придется ждать правильную фазу луны. Твою ж мать!
— ... Кажется, я действительно переобщалась с Симусом. — Они как раз недавно вместе писали эссе по ненавистной астрономии. Может, ей стоило сходить к мадам Помфри и попросить какой-нибудь восстанавливающий силы эликсир? Или хотя бы вина. В больничном крыле наверняка имелось отличное вино.
Гермиона опустила ладонь на холодный каменный стол позади себя и сразу же оперлась на него поясницей. — Как ты? — Вопрос вырвался сам по себе: прямой, понятный и теперь укутанный в стойкий запах сгоревшего можжевельника.

[indent] Зоркое видение во тьме не обмануть — былое великолепие близлежащих деревень и сел, украшенных богатством пшеничных полей и дивной зеленью леса, в действительности заслонил крупный смог, грациозно оседая за землю седым пепелищем от отчих строений, что беспощадно съедали языки жаркого пламени. В сварочной печи у бани, традиционно принимаемой по морозной стуже, или на заводе производственной котельной, стало не настолько душно находиться, чем на подлете к неприветливой Ос Альте, которая ныне преобразилась до неузнаваемости. Сказочное, живописное убранство и стать, воссозданная достойной династией Ланцовых, сталь и переливами сияющее золото погребены бесконечным эгоизмом Еретика, утопали в смертных муках и лжи, непоколебимо слетающей с его уст в адрес верных подданных и чудом избежавших виселицу, поднимая расписной кубок с вином, парируя, будто все это для благополучия гришей, ради расцвета Равки и сотворению новой жизни. Только Николай сильно обознался, принимая звездную ночью за овеянный тьмою плотный настил, укрывающий собой все на своем пути, проникающий в любую прощелину, помыкая и становясь частью сего предмета, этакое второе Неморе, где главенствует лишь один безумный монстр — Александр Морозов.

[indent] «Что же ты наделал? Что мы все наделали? Этого не должно было произойти». Ощутимый контраст низкой температуры каньона и нестерпимого пекла за пределами неприступного барьера изнуряли: полет значительно замедляется под напором созданной дымки, опаляющей до противного зуда кожу и крылья, едва не теряя равновесие и не сиганув вниз бездыханной тушей, что пришлось весьма на руку оппоненту, которому не пришлось слушать монолог вольной, демонической птицы, ищущей вендетты; дыхание сбивается с нужного ритма — надлежащая военная подготовка, включающая в себя строевой бег и комплексные упражнения на выносливость, искусное умение задерживать дыхание под водой, не пригодились, вмиг обесценились под давлением сомнительного вектора мутации, а к такому в двадцать втором полке Первой армии его точно не готовили. Легкие заполняет гарь, отчего приходится подниматься ввысь за плавно бегущие куда-то облака, искать в них утешение, смягчая и успокаивая пылавшую кожу, покрытую сеткой серых капилляров. Молодой человек на инстинктивном уровне ощущает его присутствие, прекрасно знает, что и Заклинатель теней его чувствует в ответ — посланный сигнал, казалось, растворенный в неотразимом пространстве, все же нашел своего получателя, прочно приковывая себя собственноручно невидимыми нитями, устанавливая нерушимую связь создателя и творения. Отныне он принадлежал ему полноправно.

[indent] — Видимо, это наше общее кредо — выживать, — вместо почестей и надлежащих поклонов, протяжно произносит Николай скрежещущим, могильным голосом. Глядит на него сверху вниз из-за обветшалой кроны дерева, куда грузным коршуном приземлился под укрытие от стражи Дарклинга, терпеливо ожидая, пока тот останется в одиночестве, вольно прогуливаясь на территории своего дворца, еще не до конца приведенного в божеский вид. Грезит о моменте подкрасться ближе, удачно напасть, когда тот не ожидает подвоха и преднамеренного действия, дабы нечем было парировать в ответ и защититься, — Как мне тебя теперь звать-величать? Sasha? Или может быть «moi tsar»?

[indent] Юноша отмечает, что самозванец смутного времени выглядит надломленным и измученным — его кожа казалось еще белее заснеженной Цибеи, где тот когда-то искал величавого оленя для усилителя Старковой; взгляд потерянный, поникший, будто нечто постепенно выкачивает из него жизненную силу (Ланцов не мог утверждать наверняка, но он нутром своим чуял, что с расширением каньона подобное связано, его всюду сопровождающих «друзей», чья сила тоже питалась от древнего мужчины). Даже богато расшитый темный кафтан, едва достающий полами земли, украшенный золотыми нитями полумесяцев, подпоясанный агрегатной пряжкой той же символики, не сильно красил и дополнял образ, делая из него достойного правителя страны, что сам же посмертно и уничтожил. Младший сын Александра III помнит отчетливо каждое венценосное его появление в стенах монаршей усадьбы, где проявлял долю сдержанности, не позволяя себе намека на мимолетную улыбку, почти не обедая за одним столом с членами Второй армии, поскольку выполнял рад поручений на благо государству. Служить бесчисленное количество лет царским особам, вероятнее всего, утомительное занятие, потому и решил «исправить» положение вещей лично, лучше разбираясь между «правильной позицией» и «необходимой жертвой».

[indent] — Еще не поздно остановиться, все вернуть назад. Одумайся и посмотри, какой механизм ты запустил. Тот, кто хотел поднять Равку с колен, получить признание гришей, сейчас топчет ее в грязь и убивает мастеров малой науки.

[indent] Переубеждать Морозова бестолку, особенно когда речи внемлет от Ланцовской породы (будь перед ним он в ином облике, без крыльев и когтей, не такой интересный, оскверненный им мальчик, разговора не состоялось бы вовсе, в полной мере испытав вес знаний и виртуозных проделок в виде разреза). Однако как солдат, перед ним не было бы шансов, имея лишь порох в подпоясанном мешке для кремниевого пистолета, так и в демонической стати, где крепкие удары сильно навредят хозяину. Единственное действенное оружие против шестисотлетнего человека — беседа, за которой крылось прозрачное давление на болевые точки для малого понимания произошедшего, построенный акцент на старые кровоточащие раны, что по сей день не затянулось, норовя иступлено расчесать, делая при том только хуже. Не столь значимая и огромная плата за рать манипуляций и лжи, чтобы опустить нужный рычаг, подвергать за те нитки, как он проворачивал подобное с народом на постоянной основе. «Его монстр во мне. Я и есть такой же монстр».

[indent] — В конечном счете ты останешься совершенно один и не для кого будет править, — не то, чтобы это сильно заботило, благо к тому моменту его надгробие отточат проливные дожди. Юноша опрометчиво спрыгнул с массивной ветки, приземляясь у ног Дарклинга, подобно первобытному созданию, что только учится познавать мир, открывать для себя новое. Медленно приподнимается, разгибая коленные суставы, которые чуть слышно хрустят от неподвижного положения, застывших жилах, равняется с ним, глядит в бездонный холст, где меркнет млечный путь галактики, — Где Алина? — спрашивает с напором, надеясь получить прямой ответ без увиливаний и задержек. Надежда теплилась подобно ее свету, что Заклинатель теней не смеет тронуть ту пальцем без надобности и она по-прежнему нужна в достижении грандиозных планов, сидя где-то в темнице сырой.

[indent] «Святые, просто будь, пожалуйста, жива. Ты еще должна мне свадьбу».

Прикрыв плотнее окно, Дилюк обернулся на голос братика. Да, ему не сложно называть мальчика братом прямо с порога, в этом ничего странного нет, как ему казалось. Отец же сказал к нему относиться, как к брату. Комнату выделил, сказал, что и образование будет вместе с Дилюком получать. Выходит они на равных, да? Хотя априори они не могли быть на равных, но разве ребенок будет о таком размышлять? Чуть позже, когда подрастет, он сможет сделать какие-то выводы.

- А? Остаться? С радостью! - мальчика даже не требовалось уговаривать. Он будто только и ждал заманчивого предложения остаться. Так выйдет побольше пообщаться. Кажется, новый жилец поместья Рагнвиндров чувствовал себя чужаком. Может даже его пугала непогода? Девочки как-то рассказывали про жуткие молнии на небе, которые их пугали, а Дилюк говорил, что станет рыцарем и сможет всех защитить. Рыцари ничего не боятся. Безупречные, как сверкающие доспехи, которые они носят.

- Ты боишься грозы? Не переживай. Она скоро пройдет, - он пытается приободрить, присаживается рядом на край кровати, упираясь ладонями в коленки. Дилюк частенько наблюдал за взрослыми, как они справлялись со своими страхами, какими-то придуманными взрослыми проблемами. Отец обычно не показывался на глаза, закрываясь в своём кабинете или уезжал по делам в командировку. Чем он там занимался? Иногда возвращался в весьма приподнятом настроении. Видел, как кто-то решал свои проблемы с помощью алкоголя, живительная вода. Отец всегда говорил: пока люди не научатся решать свои проблемы и радоваться без вина, наш бизнес будет продолжать процветать. Виноградники он свои любил. Дилюку они тоже нравились, особенно, бегать и ловить кристаллический бабочек.

- Хочешь я останусь с тобой на всю ночь, - он не спрашивает, а предлагает. Спать не сильно хотелось и они могли чем-нибудь заняться. Скорее всего служанка заглянет к нему в комнату и обнаружит пустоту, а потом найдет его с Кэйей. Непременно доложит отцу, но это ничего страшного. Наоборот, хороший знак, что мальчики подружились, ведь этого хотел владелец винокурни, когда взял к себе безродного ребенка? Или преследовал какие-то свои взрослые цели. Может он замечал, что его сыну не хватает общения, а обстоятельства так сложились, что подвернулся найденыш. Отец ничего не рассказал откуда Кэйя взялся. Просто привёл в дом. Он казался с самого начала немного напуганным и молчаливым. Не совсем понятно разговаривал, но Дилюк пытался разбирать его слова.

Честно сказать, Дилюк испытывал интерес к ровеснику. Хотелось расспросить откуда он. Где его дом? Отец занимался бизнесом, поэтому частенько бывал в других регионах, больше всего посещая Сумеру и Ли Юэ. Привозил всякие диковинки оттуда. Дилюк любил послушать про других жителей Тейвата. Не так легко было разговорить отца. Он тоже хотел где-нибудь побывать, когда вырастет, но потом вспоминал, что собирался стать рыцарем. Столько всего у него впереди. Мальчишка обожал помечтать.

- А где был твой дом? - он все-таки решился спросить. Не смог удержать своё детское любопытство внутри, но потом, будто опомнился, совсем как взрослый серьезно добавил, - но если не хочешь, можешь не говорить. Это не важно, теперь твой дом здесь.