xolidayboy — океаны

слишком много людей вокруг, плывущие гримасы мимо, алкоголь в бакалах и удар об плечи, что в стену заносит на автоматизме. дима останавливается минуты на две, словно его сознание ловит панику, но бороться с ней в данный момент абсолютно бессмысленно.
в жилах кипит кровь, виски кажутся слишком тяжелыми. матвеев слышит отголоски в голове знакомого голоса, но принимает это за мираж. нет, некоторых людей здесь быть просто не может.

‹блять. нужно найти выход.›

бессмыслица какая-то. пульс растет, это можно понять по звучанию в висках, по тяжести в голове. падает давление... и общее моральное состояние, создающее сейчас искусственные ощущения, которые можно вытравить из себя. но кажется, в крови уже достаточно психотропных препаратов. мать была бы недовольна.
но какое ей дело до всего этого в данный момент?

дима закрывается в ванной и встает у зеркала. считает до десяти про себя, щурится, чтобы лучше разглядеть зрачки. дерьмо. все ясно без слов, снова придется оправдываться, если этот марафон затянется на месяц, а может быть даже на два. чтобы скелет мышц вытянулся еще больше, а впалые щеки превратились в кадры из фильмов ужасов.

он опять наговорил лишнего, смешались чувства в непонятный коктейль. холодная вода на запястье заставляет сделать глубокий вдох, оцепенение по телу и стыд, невыносимое чувство стыда, что тянет на самое дно. легче всего избегать, бесцеремонно пропасть с горизонта и не объяснять суть своих действий, наплевать на чужие мысли и догадки, которые только унижают по итогу.
шум в голове, звенящий, сбивающий с кондиции. мерзко смотреть в зеркало. все вокруг какое-то чужое, темное и невзрачное. лишенное материальности, похожее на дереализацию в процессе. костяшки рук звучно ударяют об кафель, оставляя кровавый, чахлый развод. тонкая струя крови, кажется, совершенно смешной. нет сил сильнее причинить себе боль. да и зачем? можно найти другой выход. действенный, однозначный.

личный запах парфюма и тела — что аж до тошноты.
смывает кровь водой и слышит, как кто-то слишком доходчиво пытается достучаться. вероятно, в желании с кем-то уединиться или это знакомые, проворные движения человека, от которого и хочется находиться в замкнутом пространстве. желательно в одиночестве на долгое время.
и нахуй его черт дернул сказать какие-то игривые глупости? конечно лучше все списать на шутку, долго иронизировать, смеяться, прикрывать тремор ладоней оверсайзом.
дима злится в первую очередь на себя... что держать язык за зубами не умеет, что только и губит любые начинания чего-то стоящего. путает хорошее отношение с любовью, тем самым смещая градус дружбы на холодный тон. как безвольная собака, к которой проявили чуть больше доброты и теперь она любит этого человека и боится сделать неладный шаг.

грубые толчки в дверь становятся слишком навязчивыми, едва ли не с ноги матвеев открывает дверь ванной и наблюдает белокурую девушку, которая улыбается и что-то говорит. шум в ушах не дает даже возможности разобрать слова, а басы музыки давят на все пространство, что меняется от разных цветов в темное время суток. дима выжимает улыбку, оглядывается на воду, что не выключена, но решает оставить все, как есть пропуская ее вперед.
слизистую носа нещадно щиплет, заставляя давить на переносицу указательным пальцем. сквозь толпу матвеев пробирается к балкону. куртку искать в данный момент бесполезно, большая толкучка создает массивность и массовку пространства. он ныряет на большой и белый балкон, одинокий в своем состоянии. вид портит лишь разбитая пепельница поставленная симметрично перед пачкой сигарет. пальцем пепел обводит рисуя знак бесконечности. благодаря кислороду звук возвращается на что-то более осязаемое, хоть и приглушенное. и вроде жить хочется.
или скрываться в своей квартире, как можно дольше. лишь бы рассвет здесь не встречать, да и кто останется? часа через три, люди как сонные мухи поползут домой, совершать утренние омывания и ложиться спать. как ни в чем не бывало. словно они не маргинальное общество, которое выбрало очередные тусовки, а не работу или семейные ценности. хотя, что это такое?

вероятно ему кажется, но он видит олега в толпе. напрягается и достает сигарету из заднего кармана. словно мираж наблюдает со стороны, ожидая реакции и даже не своей. вариантов мало, не с балкона же прыгать. остается лишь иронизировать и много улыбаться. идиотам все прощают. и кажется, настал момент это проверить прямо сейчас.
яркий отблеск от зажигалки, а минутой разнее матвеев наделялся, что его максимально не видно. наивный придурок. и как земля таких носит?
вдыхает никотин и его заносит в сторону еще больше. удачное время для курения и момент, что надо. чертыхается, свободной ладонью хватается за ледяную стену. повело, как в трипе. самому смешно, что аж щекотно в горле. хоть бокал бы опрокинуть, а может быть сразу два.

под читателем будет видно

могу, умею, практикую: -первое/третье лицо; - посты от 3k; - птица "тройка".

частота/активность: могу отписывать по несколько постов в день если: есть время, вдохновение, желание

как и все остальные: бываю занят, болею, ленюсь, и понимаю, что и мои партнёры по игре тоже люди

дополнительно: несмотря на любовь к драме и стеклу могу играть и в других жанрах, могу играть и без птицы "тройки" по договорённости, не представляю себе игры без внеигрового общения с партнёром, в основном персов (как и хедканоны) раскрываю в игре

Демон делает глубокий вдох, судорожно втягивает воздух, сжимая ладонь в кулак и убирает руку от лица. В последнее время он стал слишком уязвимым, слишком чувствительным, конечно он и раньше был таким, но сейчас как-то по особенному щемило в груди и к глазам подступали слёзы, которые Столас всё пытался подавить. Не то чтобы он боялся раскрыть свои настоящие чувства, показать все грани своей личности Блицу, но слова Стеллы крутились в голове, словно заевшая пластинка. «Ты - тряпка, а не демон!», «Какой позор для Гоэтии.», «Какой же ты жалкий!», «Ты думаешь ОН любит тебя? Да ты вообще знаешь, что такое любовь?». Разве я не могу испытывать чувства? - каждый раз спрашивал себя Столас, и каждый раз его словно резали лезвием - ранили воспоминания об отце и бывшей жене. А что они сами то знали о любви? Пеймон, так же как и Столас женился, подчиняясь законам Гоэтии, собственно как и Стэлла, которая была выбрана в пару филину против его воли. Любовь... демон широко раскрывает глаза, делает ещё один, на этот раз более шумный глубокий вдох, с нотками паники, словно очнулся от страшного сна. Опускает взгляд, его белоснежная рубашка теперь будто пропитана кровью, ткань прилипает к телу, широкие рукава наполняются краснотой, впитывая пролитое на стол вино. Демон проводит пальцем по столешнице, затем задумчиво облизывает его, словно хочет запомнить этот вкус. Но ему плевать, на стол и на одежду тоже. Всё на чём его мысли сосредоточены сейчас - это его настоящие чувства. Да, он любил Блица, но одна мысль о том, чтобы признаться в этом бесу - пугала. - Что он ответит? Рассмеётся мне в лицо? А что сам он чувствует? - вопросы не давали покоя. В конце концов Столас поднял взгляд, заглядывая в глаза Блица, будто пытался найти в них ответы. — Ладно. Хочешь правду – вот она. На самом деле я зашёл одолжить твой гримуар. - это ожидаемо, сыч даже не реагирует на такое заявление - Но… я не могу оставить тебя таким. Что он почувствовал в этот момент? Он и сам до конца не понимал, ощущение жара в груди, непреодолимый порыв.. Демон знал, что в итоге может пожалеть об этом, но продолжать скрывать настоящего себя, свои чувства и мысли - было подобно пытке. - Я... - голос предательски дрожал, впрочем по одному его виду можно было сказать что демон нервничает. Больше всего он боялся безразличия, отвержения, ведь Блиц столько раз заставлял филина сомневаться в своих чувствах и мотивах, столько раз был груб, холоден и резок. Столько же раз утверждал, что всё, что между ними было или есть - не больше чем одержимость Столаса и его желание физической близости. Вдох - выдох, филин собирается с мыслями, пытаясь успокоить своё бешенное сердцебиение. - Я должен сказать кое-что. - с каждым словом становится всё страшнее и труднее, но уже поздно останавливаться. - Сейчас или никогда. - проносится в голове демона. - Блиц. - голос Столаса звучит так мягко, так нежно, но в нём присутствуют и другие ноты , дабы бес понял, что филин говорит вполне серьёзно - Я хочу чтобы ты знал, ты не просто мгновение в моей жизни.. ты и есть вся моя жизнь. Кроме Октавии конечно, но речь о другом. - ещё одно усилие над собой, Столас заключает ладонь Блица в своих ладонях, смотрит в его глаза - Я.. я люблю тебя. В следующую же секунду демон почувствовал как холодок снова пробежал по его спине, но как говорится - назад дороги нет, и он не хотел её находить даже если бы она была.

fun sibiryen shikt dayn tate
dir a grus mayn kind

Нет корней, чтобы уйти ими в землю, чтобы прижаться к ней животом, защищая нежное брюхо от штыков. Льву кажется, что он стоит на продуваемой всеми ветрами, безлесополосе, и держится только силой собственной воли, яркостью собственных идей, и нет кого-то родственного, кто подаст ему руку.
Об этом не думаешь каждую минуту своего существования, но оно всплывает, то там, то тут: лишний, не свой. Троцкий-то даже на “Лейба” не откликается, не привык, в детстве его всегда все Львом звали, говорили исключительно по-русски в доме. Он на идише-то с грехом пополам понимает, а все вокруг — жидок, жидок, Бронштейн Давыдович.
Чужой в собственном доме, даже глаза закрыть некогда, чтобы перевести дыхание, ну да ничего, ну да ничего, в этом краю земля жрет даже собственных детей, может и к лучшему, что он приемный.

Лева на сыне, как будто, все свое отношение со страной прокручивает, несознательно, бережно передавая из поколения в поколение одну и ту же травму. И ведь не все равно ему, вот только все с ним в одной квартире — как чужие. Не получается у Троцкого быть живым человеком, не клеится что-то, как будто рукой о стеклянную перегородку оперся, со всей силой, пытаясь выдавить, а она все никак не поддается — а дети растут по другую сторону, живут какой-то своей жизнью, не самой хорошей с таким-то отцом, но там, там, все — там, и не выбраться никак.

Он все думает бессонными ночами, думает, было ли это слабостью или заботой — не приехать к ним после того, как вышел с пожизненного досрочно. На словах-то, конечно, внимание сплошное, но Лев знает сам для себя, что словами он играет красиво, ярко, точно, а как до настоящих эмоций доходит, так стоит, растерянно повесив руки, и не знает, что чувствовать.



Лев присаживается на край стола, доставая из кармана портсигар и спички. На часах уже почти четыре, а он так и не добрался до столовой, все бегал, бегал, говорил, выяснял, следил, направлял, ругал, хвалил, управлял — делает первую затяжку, выдыхая в сторону вентиляционной системы.
Он берет записную книжечку, перелистывая ее своими торопливыми, энергичными движениями, до цифры 16:00. Ах да. Порча ценного материала в шестнадцатой лаборатории в ходе человеческой халатности. Троцкий качает головой, поднимается на ноги, отходя к дальней стене, открывая один из ящиков с бумагами, стараясь не насыпать пепла с сигареты внутрь.

— Проходите, проходите, товарищ, — не оборачиваясь, ворчит, пробегаясь пальцами по картонным папкам. — Не стыдно вам там, в шестнадцатой? Я для вас специально очередь подвинул, а вы сразу всю партию расходников уделали. Ммм?

Троцкий поворачивается, наконец-то, лицом к двери, и невольно замирает на мгновение, растерянно вскинув подбородок. Что ты здесь делаешь, Левушка? Что ты здесь делаешь, мой хороший? (Лейба растерянно крутит в свой голове содержание его последних писем: он же ничего не говорил про Предприятие? Нет-нет, точно не говорил. И как он только в документах по лаборантам его имя проглядел? А может и видел, да отвлекся, списал на совпадение? Да нет, не писал ничего, точно не писал, все про институт свой только говорил.)
Сколько он его не видел-то? Кто теперь посчитает. Ему инстинктивно хочется подойти ближе, заглянуть в глаза, пригладить неумелой ладонью волосы. Как ты, сын? Сигарета обжигает пальцы, Лев наконец смаргивает, раздраженно шипит, торопливо давя ее в пепельнице и рефлекторно облизывая обожженную кожу.

— Что за халатность в работе, Лев? — он говорит почти на автомате, растерянный внезапным чужим появлением, растерянный внезапной своей отцовской, позабытой, плохо исполняемой, ролью. За его строгими глазами прячется почти что робость. Левиному сыну как будто бы некуда деться от собственной крови, от его крови, так, чтобы насовсем, окончательно. Ему как будто бы природой наказано иметь с отцом какое-то дело, пусть даже косвенное, пусть даже просто носить цвет его глаз и помнить, как сидел в детстве на его коленях, вцепившись обеими руками в огромный леденец в форме петушка.

Троцкий рассеянно одергивает свою плотную гимнастерку и улыбается, снимая пенсне, и сразу как-то молодея лет на семь.
Умение выстраивать близость высыпается из его рук, как песок, в ответ на его судорожную попытку удержать, — господи, он не видел сына так долго, что теперь не знает, как с ним быть, как вести себя с ним.

— Ты мне не писал, что ты теперь работаешь на Предприятии, — Лев добавляет в свой голос смешливой теплоты, это всегда хорошо работает с публикой при более близком разговоре. Голос слушается его, как и всегда, вот только там, за зрачками, он смотрит на сына растерянным, смущенным взглядом, без капли смеха, но с затаенной робостью: ты сможешь меня когда-нибудь простить за все то, что было в твоей жизни из-за меня?

под читателем будет видно

Сколько раз за последние полгода Кайя бывал в Сумеру, сколько времени там провёл, сколько его заданий или вылазок кончалось там? Пальцев одной руки едва ли хватит, дело уже перевалило на вторую руку. Не то чтобы это удивительно, если учитывать то, что весь мир ждал Путешественника, и события теперь стремительно развивались. Но не настолько же, да?

И вот он снова здесь. Почти случайно, хотя и полагал, что опять окажется в Сумеру. Изначально ведь отправлялся в рядовое задание на другой конец Страны Свободы. Капитан кавалерии в принципе не то чтобы часто бывал в городе, всё чаще находясь в командировках и разъездах. Не только потому, что так ему нравилось больше, и не только для того, чтобы некоторая привязанность к городу и его обитателям не донимала. Но в том числе из соображений безопасности, ведь Орден Бездны... Чёрт подери, сколько же всего встало на место с прояснением одного-единственного факта, и насколько опаснее стало то, что шпионы и маги Ордена всё чаще появлялись вокруг Мондштадта. После той встречи с Путешественником и Дейнслейфом в Сумеру, когда снова сбились артерии. Кайя мелькнул там, где не следовало? Его кто-то узнал? Кто-то проследил? У Ордена появились догадки, что Альберих имел потомка и способен был перенять дела? Было им всё равно? Если нет, то пытались ли они найти его и что намеревались делать, если Кайя не захочет выслушать и последовать? Он без понятия, насколько безумно и искривлено чужое сознание и на что они готовы пойти, чем угрожать. Ведь к собственному сожалению Альберих успел обзавестись теми, кто ему дорог, чью жизнь хотел сохранить и кого неизменно не желал втягивать в это всё; хотя бы не так и не раньше положенного времени, оттягивая до последнего. Авось у них ещё будет шанс, а если вмешается Орден - нет.

Потому и ладно, что снова оказался в Сумеру из-за провала и следования за данными. Чем дальше и чем чаще от Мондштадта, тем выше вероятность, что Кайю там не найдут, авось и оставят город в покое. Тем более что даже способным имитировать человечность членам Ордена не так-то просто затеряться среди людей.

Удивился ли, что очередная артерия стала функционировать не так, вылезла, принялась засорять и сбивать пространство? Нет. Он даже не очень понял, как именно к ней вышел (в конечном итоге, Сумеру или Монд?), и тем более как успел сделать это раньше Ордена. Что, впрочем, не важно, главное, что узнал, главное, что успел. И... заимел приключение, о котором не то чтобы просил, но уже и не против: мозг и понимание перегружены достаточно, чтобы позволяться иногда не задумываться; лишь бы принятие не вошло в привычку бравого капитана кавалерии, он ведь вроде как с судьбой боролся и приписал себя к другому месту. Ага, находясь... находясь... простите?

Похоже, какое-то временное пространство или один из тупиков Бездны, в которую, впрочем, по ощущениям Кайя вовсе не проник. Очередное искажение артерий разыгралось подобным образом? Выхода, в любом случае, не имелось, затянуло так затянуло. Да и если Кайя решил исправить проблему, то стоило пойти дальше, дабы разобраться с первоисточником и привести всё в порядок, насколько это в нынешнем Тейвате точечно в принципе возможно.

Да и местечко само привлекло слишком много внимания, потому что Альберих немного... выпал. Как-то смутно - или куда менее смутно чем хотелось - знакомое место. Знал, куда идти, будто бывал прежде. Вот только много лет как провёл в Модштадте, это место на него не походило, да и на Бездну, да и на пустыню  с пещерами тоже... Это больше... Он напрягся, однако решил не стоять на месте, когда оказался внутри высоких чистых коридоров, будто собранных из меди. Подобным устройством обладали стены Мондштадта, да только здесьматериал иной и символы другие - сука, знакомые - со свечением, и кое-где информационные голограммы-панели и... если идти прямо, то отчего-то Кайя уверен, что выйдет на поверхность, будучи ниже уровня земли сейчас, оказавшись в одном из садов за замком, в котором непременно должны быть интейваты и кристаллические растения с робо-насекомыми и редкой фауной подземного царства. Если это место учитывало его фантазию и память (но Альберих не помнил ведь?), конечно, хотя почему тогда не воспроизводило Мондштадт, поля, да хотя бы Хребет?...

Если честно, Альбериху даже подумалось, что он, возможно, пьян, наконец-то в стельку, до такой степени, чтобы воинственный мозг стал издеваться над ним, и, о, подобный плевок он вполне был готов вытерпеть, лишь бы в самом деле проснуться после полной пьяной отключки... однако монета в руках тверда, как и следовало, и шаги ступали на вполне реальные медь и бетон.

Не дойдя до широких автоматических дверей, Альберих остановился и насупился. Обнаружил себя на том, что отчего-то опасался идти дальше, хотя не чувствовал опасности. Что-то словно удерживало, и дело было вовсе не в его природе, приобретенной в Бездне. Просто... существовали, похоже, вещи, которые не желал вспоминать даже в собственных снах, и если всё это мерещилось, приснилось очередное приключение, пускай сны ему вообще-то не свойственны, то... это определённо кошмар. Потому что где-то между горлом и сердцем неприятно тянуло, а холодные руки немного впотели. Потому так и замер, подобно дураку последнему глядя на светившиеся руны над дверью.

Только так... тихо. Будто ни единой души. Интересная игра памяти и воображения: наверное, таким образом подсознание транслировало сковывавшее одиночество?... Вполне вероятно. Только... он ушёл настолько глубоко в себя в этой тупой медитации на руны, что даже пропустил нарушение тишины. Странно ведь даже в собственным - ужасе - сне ощущать себя чужеродным и призрачным. Ведь он не причастен к этому сну, давно не его часть, а тянуло в груди просто потому что... Случалось.

Жертв становилось слишком много, и первичная цель - положить этому конец, прервать цепочку и обратить её в наручники. Ни полицейские, ни агенты, ни те, кого оклеветали, ни L - никто из них не являлся преступником и условной пользы приносил больше, чем преступники, лишаемые жизни (своей смертью т.е.). Шла ли речь о налогах, вкладе в экономику рабочими часами, воспитанием детей, благотворительностью, развитием науки, поимкой тех самых преступников и так далее - это не столь важно.  Способность рационального объяснения - оправдания - действий Киры перешла ту грань, когда его можно было воспринимать. Как вменяемого, как кого-то, кто не маньяк и не массовый убийца, не особо опасный преступник, не социопат и не тот, кому нужно находиться если на электрическом стуле, так в изолированной камере с двумя сотнями пожизненными в приговоре. Сколько вреда - прямого и косвенного - принёс Кира как отдельный человек и как феномен - не подлежало оценкам и едва ли может быть оценено, однако он был колоссален. Когда Киру поймают, этот кейс непременно войдет в историю как один из уникальных феноменов, сравнявшись и даже превхойдя легендарного Джека Потрошителя или Чарльза Мэнсона, конечно же без раскрытых для публики деталей. Но пройдёт время - куда меньше, чем того хотелось самому маньяку - и о Кире забудут, а жизнь достаточно скоро вернётся в прежнее русло. Точно также, как оправлялась от кризисов, войн, переходов от одной эпохи к другой, переживали моменты взлётов и падений. Кира - лишь очередной особенный момент, который не станет исключением из правил течения времени и общественной памяти. Если ему повезёт, где-то останутся сектанты. Но и они - сектанты - были до него и будут после него, независимо от того, случился бы Кира.

А ещё благодаря нему некоторые становились преступниками.
И умирали. С вероятностью, превышавшей 88%; 98% - для второй преступницы. В данном конкретном случае.

В моменте было слишком много забот. В моменте Ниа напряжен, сосредоточен, сфокусирован. По-своему бил адреналин, мыслительные процессы навязчиво заполонили голову, цепляясь за каждую деталь детали. Ответ известен давно, приблизительная формула имелась, однако довести её до той доказательной базы, чтобы стала неоспоримой основой "физички" - скоро, ещё нет, но теперь быстрее. Сомнений оставаться не могло. Ещё одно пожизненное в довесок; или сразу два.

События происходили слишком быстро. Ниа самую малость раздражен, потому что их с Мелло подходы всегда отличались, и для медлительного в плане раскачки аутиста альбиноса это всегда являлось некоторым... раздражителем. Фактором, вносившим интерес, занимательным время от времени для наблюдения (экспериментов с палочкой), при правильном раскладе - полезным, однако при этом и ступор вызывавшим также. Потому что одно дело знать о том, что случится неожиданность, другое дело - когда она случается. Резко, быстро, слишком и слишком. Приходилось действовать быстрее и самому, планам - меняться, корректироваться, досрочно выбрасывать часть и внедрять новые, не просчитанные в совершеснтве повороты. А если Ниа и был похож на компьютер с большей частью ракурсов, то скорость человеческого мозга даже его масштаба, увы, пока что было ограничена по определению, не занимая нескольких кликов для рассмотрения всех последствий. Стой на кону любое другое дело, и ему было бы куда интереснее; однако на кону стояло то единственное, погубившее L и принёсшее слишком много необоснованного вреда, чтобы ставить успех под угрозу. Это выдалось немного нервно; пускай и стало крайне полезным, очень своевременным пинком.

Впрочем, справедливости ради, Мелло знал, на что шёл и против кого выступал. И под угрозу ставил в первую очередь себя, что являлось его выбором, его вкладом и... было очень в его духе. Потому что не было в духе Ниа. И потому - именно потому - L не назвал кого-то одного. Расширяя условности и внося фактор везения, 12% у того имелись, хотя Ниа сказал бы, что 8%. В значении момента роли не играло. Акт закончился, ответы - о правилах, о лицах - получены. Круг сузился, "Кир" стало меньше. Осталось лишь дожать кольцо, затянув его на шее в удавку заместо галстука.

Когда где-то между кипой событий и разгребания последствий маякнул тот_самый сигнал, этому не было уделено много внимания: нечто подобное могло произойти с техникой про пожаре, а отключившийся телефон мог символизировать, что и техника также "умерла", сгенерировал последний свой сигнал. Проценты отошли на второй план, как и Мелло: как бы они ни сыграли и в какую сторону ни повернулись бы, М выведен из игры. Ни в каком из случаев - даже разорванных взрывом частей его плоти на месте обнаружено в последствии не было - не имелось технической возможности. А что не имело отношения к Кире, будучи подсказкой или препятствием, то не стояло даже на втором плане. Ничего личного: единственно правильный подход, ради чего они все здесь и собрались. Ход Мелло должен был подхвачен и использован, а не спущен в никуда, оказавшись напрасным. И это - тоже личное. Их, его, N, L.

В конечном итоге, последние штрихи.
Все необходимые для финального хода правила проверены (живыми и мёртвыми), лица собраны.
Время, место, условия - и наручники схлопнулись, правда... Не всякое правосудие свершалось судом. Отчасти, стоило это признать, Ниа всё-таки испытал удовлетворение и от подобного исхода. Загадка разгадана и презентована.

Самая сложная - ради иной L не пошёл бы на риск - задача, самая интересная, запутанная и масштабная осталась позади. Дело закрыто. Больше таких не будет.
Реакция общества: соответствовала теории; куда менее интересная, чем новые огромные головоломки. Чёрные и белые, с увеличенным количеством кусочков. Любая игра - поимку Киры - это не превзойдёт, но даже все те фигуры - они в конечном счёте оказались сложены в отдельный пластмассовый ящик, отставленный в сторону.
Жизнь продолжалась, и пока прошло слишком мало времени, чтобы произошло нечто занимательное.

Дальше - не дело L. Он детектив, а не бог нового номера, что стал бы вмешиваться в то, что выходило за рамки его зоны ответственности и компетенции. За кого голосовали, кто научно изучал общество, кому за это платили и кто разбирался - пришёл их звёздный час.

О Кире говорили и ждали, но он будто бы исчез. Также неожиданно, как и появился когда-то. Маятнику полагалось ещё какое-то время, чтобы остановиться и прийти в статичное положение, но даже с убранными магнитами и вне вакуума это не происходило в момент. Потом наступит стадия проверки и вызовов, "послаблении" - полиции и службам стоило быть наготове. А после... всё вновь уляжется, и заместо крематориев вновь начнут набиваться тюрьмы. Оставить рекомендации, наблюдать за перекосами и изгибами, выискивать в их выхлопах интересные загадки - за сим для L всё.
х х х

Без дела Киры Ниа немного... странно. Вне приюта оно всегда следовало за ним, отвлекая от прочего, в том числе от осознания "бытия вне". Другие стены, другая страна, другое окружение. Теперь - никакой даже условной конкуренции и абсолютная свобода, что ощущалось неожиданно иным. Ниа - теперь L - волен продолжать дело как ему было угодно, как он это видел, мог выбирать что ему интересно в любой точке мира. Однако без всех тех особых факторов вдруг оказалось... что он вне приюта, без фигуры L и совершенно точно уверен, что ничего более интересного ему более не попадётся никогда. Ничего личного: математика и прогнозирование, они безличностные и о фактах. Другой факт - в этом как-то стоило обустроиться.

Когда со всеми юридическими, техническими и рекомендательными нюансами было закончено, Ниа вернулся в США, где его уже ждало несколько личных встреч и продолжение деятельности L. Не так, как это было прежде, потому что подход альбиноса отличался от "наставника", но с неизменной попыткой в полной мере ого понять; и в конечном счёте, просто делать то, что получалось у Ниа лучше всего: разгадывать загадки. Возможно, оно даже и хорошо, что Лайт успел практически изничтожить репутацию L, оставив некоторое количество висяков и тупиков (не считая того, что все раскрытые им дела становились покойниками - как удобно носить маску спасителя поверх личины убийцы), ведь благодаря этому Ниа имелось и чем себя занять, и возможность реабилитировать L, воссоздав не копию его прежнего, но того, что не подведёт и вернёт заслуженные ассоциации; и эффективность. Это, в каком-то смысле, очень личное (прямо как топтание Киры на чужой репутации после расправы, не так ли?).

12% (8%) или всё-таки 88%?
Лишь вопрос времени, когда - как скоро - этот вопрос всплыл бы в памяти L, ведь при общей собранной картинке, кое-что бонусом оставалось в воздухе. Едва ли у телефона имелась возможность сработать, если тот в самом деле "всё". Если нет, то не факт - как и отсутствовали причины, - что Мелло ответил бы, будь у него возможность. Однако некоторый перфекционизм повисшего в воздухе стоило доводить до конца, а может просто пинать себя за пределы комфортного и привычного, следуя примеру... В конечном счёте, Ниа совершенно ничего не терял. Он что так, что так бы лежал на по полу, собирая очередную конструкцию на этот раз из магнитных блоков. А потерял - уже - в этом всём чуть больше; изначально имея, на самом-то деле, не то чтобы многое.

Набранный номер по тем самым "принятым" ими негласно сигналам. Без дела, без цели, без необходимости. Для точки или просто - потому что мог и... почему, собственно, нет? Ни одной объективной причины против. Пальцем в небо и будто бы даже технически без ожиданий. Без искажений голоса и прочей мишуры. Оно больше не нужно. Особенно если телефон в самом деле "всё", в один конец. Даже непонятно, почему именно немного волнительно, будто что-то бегало по ладоням и голове.